Переменная звезда - Страница 34

Еще не скоро биологические науки встряхнутся и встанут на ноги, но безопасный табак был одним из первых новых плодов деятельности ученых после почти века вынужденного безделья. Пророк с такой силой истреблял это растение, что оно стало знаком сопротивления, а потом – символом мятежа и в конце концов – способом идентификации других членов "Каббалы". Пророк давно превратился в прах и пепел, а от сигарет теперь пепла не остается. Как однажды сказал мой отец, табак пережил "Кредо".

Я увидел, что курильщик был единственным человеком в каюте. В данный момент он парил посередине помещения, показавшегося мне ужасно тесным для четверых. Но потом я кое-что уразумел, и чувство перспективы вернулось в норму. На самом деле просто-напросто этот человек был ужасно велик для каюты на четверых. Намного лучше. Я всегда смог бы его убить.

Но для этого мне бы пришлось подкрасться к нему сзади с очень большой электропилой и отпиливать по одной конечности. Он был огромен. Толстяк с внушительной седой бородой походил на вождя викингов или на старшего брата Санта-Клауса. Последнее впечатление усиливалось из-за очков. Обычно очки носят писатели или артисты: большинство людей, страдающих астигматизмом, предпочитают сделать операцию, статистика неудач при которой – около одного процента. В худшем случае вам потребуется трансплантация глаз – а что тут такого ужасного? Толстяк был одет в классические джинсы и мешковатую рубашку с рукавами до локтя.

Он лениво вращался посреди каюты. Когда он в следующий раз повернулся ко мне лицом, я увидел, что он печатает в воздухе, как на клавиатуре. Чуть поодаль от него мерцала голограмма, с которой он не спускал глаз. "Значит, писатель", – подумал я. Он вращался и вращался до тех пор, пока не повернулся так, что мог бы меня заметить, но не заметил и продолжал яростно печатать. Явно писатель. Я очень надеялся, что поэт. Если поэту пригрозить смертью – пригрозить всерьез, – он всегда заткнется. Но вот толстяк повернулся так, что голограмма стала видна мне с тыльной стороны, и мое сердце заныло от тоски. Ничего прочесть я не смог бы, даже если бы голограмма была повернута ко мне "лицом", но и с этого расстояния было видно, что это аккуратно отформатированный текст с ровными полями, не сосредоточенный ближе к середине. Слова были сформированы абзацами и начинались с красной строки. Хуже и придумать нельзя: он был прозаик.

Я тихо простонал. Толстяк покосился на меня. Голограмма исчезла. Его руки сместились к уровню пояса, но, казалось, не к невидимой клавиатуре, а к пульту управления невидимым оружием.

– Джонсон, – произнес толстяк.

Я покачал головой.

– Джонстон, – поправил я.

Он тоже покачал головой.

– Нет, – настойчиво проговорил он. – Джонсон.

– Я абсолютно уверен, – сказал я.

– И я нисколько не сомневаюсь, – сказал он.

Я закрыл глаза и снова открыл.

– В последний раз: кто на первой и что на второй, – внятно произнес я.

Он грозно нахмурил брови:

– Я тебя не понимаю.

– Взаимно. Давайте начнем осмотр с самого верха, чтобы точно понять, откуда начинается гангрена. Готовы? Ведущий спрашивает: "Кто этот красавчик, парящий в дверях?" Молодое дарование ему отвечает: "Джоэль Джонстон, младший агроном". Правда, это я.

Толстяк перестал хмуриться и опустил руки.

– Тебе дали отредактированную копию. У меня в сценарии написано иначе. Кусок дерьма спрашивает: "Скажите, чей труд я прерываю?" Большой талант ему отвечает: "Герб Джонсон, писатель". Это неправда, но это я.

Забрезжил свет. Мы говорили не об одном и том же.

– Приятно познакомиться. Ну, и кто же я?

– Второй из двух. Ты входишь или как? Я теряю дым.

Я уже собрался вплыть в каюту, но тут меня лишили возможности выбора. У меня за спиной оказались трое, они очень оживленно и быстро переговаривались. Потоком воздуха меня внесло внутрь каюты. Я ухватился за то, что попалось под руку, и это оказалось потолочным светильником, который должен был включиться, когда начнется ускорение.

Громче других звучал голос человека, определенно, излагавшего историю Англии – вот только я не понял, какого периода.

– …очень мало людей осознает тот факт, что герцоги во время атаки использовали до трехсот боевых лошадей.

– Значит, это не было полное поражение, – отозвался один из его спутников.

– Вот именно. А кого же это я вижу перед собой?

– Джонстон, – представился я.

Он покачал головой.

– Похоже. Джонсон. А ты кто?

Мы с Гербом переглянулись.

– Меня зовут Джоэль Джонстон, – отчетливо выговорил я.

– Он тот новый парнишка, про которого мы слышали, – пояснил Герб.

– А-а-а, – протянул третий член компании. – Джонстон. Значит, ты – это он самый, только плюс "т".

– Именно так, – подтвердил Герб. – Он – это я – минус кофе. – Он повернулся ко мне. – Нам предстоят очень долгие двадцать лет. Позаботиться об этом поручено мне.

– Добро пожаловать в "Жнепстое", Джоэль, – сказал мне второй из вновь прибывших. – В обитель Заблудших Парней. Я – Пэт Вильямсон, один из твоих товарищей по каюте.

Мы обменялись рукопожатием, принятым в невесомости – приблизились, быстро пожали обе руки друг другу и отпустили.

– Привет, Пэт. Почему вы называете каюту "Жнепстое"?

Специалист в области истории фыркнул:

– Потому что он балбес и тугодум.

– Ты же видел табличку на двери, – сказал Пэт. – "Жилая, непрофессионалы, 100-Е".

– А-а-а. – Больше я ничего не смог из себя выдавить.

– Вон твоя койка. Ты должен мне все рассказать о себе.