Переменная звезда - Страница 101

101

– Ты сказал: две возможности. Какова вторая?

Лицо у Сола стало такое же бесстрастное, каким, по идее, должно было быть сейчас лицо доктора Эми. Кроме глаз. Глаза у Сола были так же наполнены ужасом, как у нее.

– Как раз перед тем, как Хэл разоружил Мэтти и вырубил его, тот кричал: "Парадокс решен, черт бы тебя побрал, Энрико! Что я тебе говорил?"

– Что?

Значение сказанного медленно дошло до меня.

Энрико Ферми спрашивал: "Куда все подевались?"

Если разумная жизнь способна возникнуть хотя бы раз, значит, она способна возникнуть не раз. Должны существовать другие цивилизации, достигшие уровня межзвездных полетов. Где же все они?

Ответ: возможно, они прячутся в кустах. Затаились, облачившись в камуфляж и раскрасив лица краской. Медленно и методично разглядывают поле сражения с помощью снайперских биноклей. Ищут добычу покрупнее и повкуснее, но настолько глупую, что эта добыча выйдет на равнину и начнет вопить: "Йо-хо-хо! Есть тут кто-нибудь?" И примерно раз в тысячелетие кому-нибудь везет.

Я не стал ломать голову над этим вопросом, как и над мучениями Мэтти. К этому моменту на меня начали обрушиваться эмоции. Они начали подступать.

До меня начало доходить, что все мои знакомые, кроме тех, кто находился на борту "Шеффилда", мертвы. Бесповоротно, без надежды на спасение, даже если остался кто-то, кто мог бы их спасти. Все, от Земли до Плутона. Все – от Генерального секретаря Солнечной системы до самых мелких, согласно Конвенции, сошек. Черт побери, до последнего несчастного вируса. Мертвы и уже кремированы. Десятки миллиардов людей. Марсеры. Венерианские драконы. Все животные на всех планетах – поджарены. Все птицы – запечены в пироге. Все рыбы – спалены. Бесчисленные формы жизни погибли безвременно.

Повезло человечеству. Тараканы его все-таки не пережили. У нас на борту не было ни одного.

Я собрался было спросить у Сола, как мы вообще узнали о случившемся, когда смерть обрушилась с небес без всякого предупреждения. Но не успел сформулировать вопрос до конца. И не надо было. Я уже знал ответ.

Двое из тех, кто составлял телепатические пары с тремя коммуникаторами, летевшими на "Шеффилде", по вполне очевидным причинам получали неплохие деньги, в частности, за то, что были поселены на Земле равноудаленно друг от друга. Сестра Герба, по всей видимости, находилась в момент катастрофы на ночной стороне планеты. Наверное, у нее все же было несколько минут после бесполезного сигнала тревоги – до того, как волна перенагретого пара обрушилась и на ту сторону Земли со скоростью значительно ниже скорости света…

Я опустил глаза. На дисплее горели три огонька, все рубиново-красные, и все мигали.

Третий человек из трех пар близнецов, вспомнил я, жил на северном полюсе Ганимеда, а Ганимед вполне мог находиться в момент катастрофы позади Юпитера. Я вдруг попытался представить себе, как выглядел Юпитер "со спины" в те мгновения, когда его изничтожало Солнце. Картина катаклизма была настолько же безошибочна, насколько невероятна.

Время катастрофы было четко зафиксировано благодаря двум сообщениям телепатов.

Только в этот момент я начал по-настоящему понимать, что все, кто был мне небезразличен, кроме людей на борту этого корабля, мертвы. Друзья, родственники, учителя, коллеги, знакомые, люди, которых я мечтал когда-нибудь увидеть…

Алые огоньки стали мигать не слишком синхронно. Их ритмическое взаимодействие выглядело очень интересно. Это подсказало мне идею. Я пожалел, что у меня нет при себе саксофона. Я посмотрел на Соломона, и вроде бы мне захотелось попросить его, чтобы он принес мне сакс, но я увидел его лицо, и тут меня наконец сразил последний удар. До сих пор меня словно бы крепко били с левой, а на этот раз стукнули правой, прямо в сердце.

Джинни мертва.

Не "мертва для меня". Не мертва гипотетически, в каком-то там будущем. Мертва.

В тот момент, когда я ступил на борт релятивистского корабля без нее, я понимал, что, скорее всего, переживу Джинни на много лет, и смирился с этой мыслью. К тому времени, когда я долечу до Новой Бразилии, я, сорокалетний, буду еще находиться на солнечной стороне жизни, а на Земле к этому моменту минует девяносто лет, и Джинни будет…

Вот ведь удивительно – я таки производил в уме математические расчеты.

…прахом, остывшим семьдесят пять лет назад…

Если бы она приняла мое предложение… откликнулась на мою мольбу… если бы она полетела со мной, чтобы начать новую жизнь возле далекой звезды… она бы осталась в живых.

Я обнаружил, что Соломон прижимает мою голову к своей груди. А я даже не заметил, как он ко мне подошел. Я отстранился, нашел взглядом его глаза и улыбнулся от уха до уха.

Подражая Ричи, я проговорил:

– Чертовски не хочется говорить "аятебечтоговорил", Джинни, но… аятебечтоговорил!

Но я не слышал ни слова из того, что произнес. Какой-то олух слишком громко играл на тенор-саксе. Возможно, это была самая первая пьеса Филиппа Гласса – то и дело повторялась одна и та же нота. Бип!Бип!

Бип!Бип!Бип! Вот уж не припомню, сколько раз, черт побери, этот долбаный саксофонист блеял на одной ноте, пока не удосужился перейти на другую. Я уже собрался попросить Сола, чтобы он выключил музыку. Но Сол вытаращил глаза. Глаза у него стали такие здоровенные – на все лицо. Зрачки стали желтыми, превратились в огромные яичные желтки – и не могу сказать, чтобы это было так уж потешно. Я почувствовал, что Сол укладывает меня в капсулу автомедика. Отличная есть песня у старины Джеймса Реймонда: "Опустите меня в речную воду, и пусть она смоет меня. Пусть из камня я превращусь в песок – может быть, потом стану целым". Опустите меня…

101